Немецкий социолог Норберт Элиас, оказавший значительное влияние на теорию группового анализа, в своем наиболее известном труде «О процессе цивилизации» обосновал наличие определенного вектора цивилизационного процесса. С точки зрения Элиаса, это вектор, ведущий от относительной самодостаточности индивида ко все более возрастающей взаимозависимости между людьми. На заре цивилизации нужды индивида продиктованы по преимуществу целями физического выживания, а в их удовлетворении индивид полагается в основном на себя и на ближайшее немногочисленное окружение. С ростом же численности населения, его концентрацией в городах и сопутствующим разделением труда, индивид уже не может полагаться на себя в удовлетворении своих потребностей и все больше зависит от других людей. Сами потребности индивида выходят все дальше за рамки естественных, все больше обусловливаются сообществом и приобретают все более символический характер. Происходит постепенное удлинение и усложнение цепочек взаимозависимости между людьми, что в свою очередь ведет к сменам общественных формаций. Следует подчеркнуть, что изменения в ходе цивилизационного процесса затрагивают не только структуру социальных отношений. Они также происходят на уровне аффективной организации индивида. Проведя сравнительный анализ западноевропейской литературы по придворному этикету, и тех перемен, которые отмечались в требованиях этикета на протяжении 300 лет от высокого до позднего средневековья, Элиас показал, что индивид не только подвергался все большему давлению запретов, связанных с физиологическими отправлениями, проявлениями агрессии и сексуальности, но и претерпевал постепенную интернализацию этих запретов, которые со временем из внешних превратились во внутренние и, наконец, в бессознательные.

   Все то, что прежде сопровождалось наибольшим наслаждением, позволяло ощутить полноту, радость и ценность жизни, теперь стало источником мучительного стыда, вины или страха. Истязание беспомощной жертвы, жестокая битва с врагом, нанесение увечий и убийство, страстное совокупление, вызванное первым натиском соблазна или насилие, спровоцированное отказом – мы считаем теперь это дикостью, мы не отдаем себе отчета в таких побуждениях, хотя и не можем оторваться от кинофильма, в котором наблюдаем со стороны те движения души, которые сами перестали в себе ощущать. Удовольствие от контакта с другим, тем более полное, чем большим качеством тактильности оно обладает, превратилось в свою противоположность. Теперь мы испытываем дискомфорт от физической близости с людьми, нам неприятны потные объятия, влажные рукопожатия и острые запахи давно немытого тела. Мы внимательно следим за личной гигиеной и чрезвычайно осмотрительны в том, чтобы телесные выделения не достигали чьих-либо органов чувств, в том числе и собственных. Мы не вольны чихнуть, сморкнуться или выпустить газы. Ощутив позывы к испражнению, мы бежим в потайные места, холодея от ужаса, что можем не утерпеть и очутиться в положении невыносимого позора. Наша жизнь стала бесцветной и обескровленной, ощущение контакта с другими и с самими собой приобрело характер некоторой условности, почти эфемерности. Вознаграждение за эти потери – большая безопасность, большая толерантность к различиям, большее количество контактов и связей с другими людьми, возможность поддерживать свою интеграцию в сложной системе общественных взаимоотношений, способность к рациональным перемещениям по рельсам этой системы.

   Такие приобретения дались индивиду немалой ценой. Преобразование аффективной сферы под давлением социальных требований, по сути, представляет собой насилие над естеством, изгнание его в самые темные закоулки души и удержание там под семью запорами. Зато теперь мы не испытываем острой потребности сплетаться с заклятым врагом в яростной схватке, проворачивать кинжал, вонзая его в живую плоть и пожирать вырванное из груди, еще бьющееся сердце на глазах у поверженного, испускающего дух противника. Мы способны вежливо улыбаться людям, которых ненавидим и непринужденно беседовать с ними о погоде. Более того, мы можем даже не чувствовать к ним сильной неприязни, а становясь при случае свидетелями их страдания, в ответ испытываем чаще растерянность, тревогу, даже сочувствие, но крайне редко – ликование и торжество. История индивида в цивилизационном процессе напоминает историю киплинговского слоненка, которого крокодил схватил за нос и тащил в свое болото, надеясь поживиться, а слоненок упирался и тянул в обратную сторону, не желая быть съеденным. Когда слоненок наконец вырвался на свободу, его нос был навсегда искалечен, но зато превратился в хобот, оказавшийся чрезвычайно полезным приспособлением. Природная аффективная организация индивида была деформирована цивилизационным процессом до неузнаваемости. Тем не менее, именно благодаря этой деформации индивид приобрел необходимый инструмент выживания в социуме, где люди нередко недолюбливают друг друга, но продолжают приносить друг другу некоторую пользу и воздерживаться от чрезмерного вреда, пусть не всегда по доброте душевной, а понукаемые сетью общественных связей, в которой подвешены, словно марионетки.